Изобретение относится к области фармацевтики и биологии и представляет собой способ получения жизнеспособной гетерогенной популяции клеток кожи, включающий забор биоптата кожи на глубину ...
«О России я могу писать только в Риме. Только там она представляется мне вся, во всей своей громаде», — признавался Гоголь Плетневу, тому самому, что познакомил его с Пушкиным. Почему именно Рим? Почему именно Италия? Разве это всего лишь страсть к хорошей обуви, от которой Гоголь так и не избавился до конца жизни? Вряд ли. Попробуй удержись, не возрази Писателю! А может, написать об Италии, находясь здесь, в России, среди её просторов и душ? Но ведь нет ничего сложнее.
И всё же — что хотел сказать? Чем страдал и чем делился? Сатирик и мистик, романтик и пророк, мечтатель и прозаик. Почему только в Риме он мог писать и думать о России?
Наверное, это неслучайно. Россия и Италия давно связаны невидимыми нитями. Величию России отвечает величие Рима, романтизм Венеции, достоинство и колорит Флоренции, гламур Милана, пафос Палермо, древность Сиракуз, сказочность Таормины. Италия сама по себе — отражение России в ином свете.
Об Италии хочется петь, её можно описывать, о ней можно мечтать, преклоняясь перед её историей, архитектурой, культурой. Несколько раз побывав в разных городах, каждый раз ощущаешь желание вернуться и проверить силу первого впечатления. Берёшь в руки фотоаппарат и перо, чтобы схватить реальность и унести её с собой. Возможно, переосмыслить заново и найти ту самую — удивительную, личную Италию.
Я однажды почувствовал эту близость, увидев одинокого слепого сицилийца с аккордеоном. В свете фонаря он словно летал над площадью, растворяясь в музыке и разливая вокруг гармонию. И только потом я осознал: это ведь Сиракуза, основанная ещё в VIII веке до нашей эры, город Архимеда, город, к которому спускаются склоны Этны. Я стоял у Кафедрального собора, возведённого на месте храма Афины, рядом — церковь Санта-Лючия-алла-Бадия, где хранится «Погребение святой Лучии» Караваджо… И дух захватывало!
Лишь в самолёте «Милан—Москва» я понял: в Сиракузе слишком много Греции. И тогда вдруг представился Гоголь — с той самой загадочной ухмылкой, будто подшутил надо мной, подсунув Грецию под видом Италии. Я почувствовал себя человеком, забывшим дома что-то очень важное. Но было поздно — всё уже случилось.
Может быть, и самому «сеньору Николо», как называли Гоголя итальянцы, Россия возвращалась именно в Италии — иронично, парадоксально, но близко и родно. Там ему хотелось думать о ней и по-доброму смеяться. А нам, его наследникам, всё чаще думается об Италии — непостижимой и до конца не раскрытой. Мы бегаем в поисках утраченных смыслов: в России ищем свою Италию, а в Италии — свою Россию.
